Ровно 50 лет назад, 25 марта 1974 года, в советский прокат вышла «Калина красной» Василия Шукшина – последняя картина известного советского писателя, режиссера и актера. По этому случаю перечитываем текст Алексея Филиппова, написанный пять лет назад, к повторному выходу фильма в прокат. В нем он размышляет о том, как лента отзывается в современности.
В этом году «Калине красной» исполняется 45 лет. Еще не круглый юбилей, но цифра для постсоветского пространства заметная – в ней видится отголосок тяжелого победного 1945-го (символично, что Шукшин умер от инфаркта во время съемок военной драмы «Они сражались за Родину»). Рифмуется этот возраст и с важной репликой из картины: «40 лет живу, а сказать нечего». Откинувшийся с зоны вор-рецидивист Егор по кличке «Горе» (сам Шукшин) при этом за словом в карман не лез, любого затыкал за пояс, бил по окружающим готовыми афоризмами, но за этой брехливостью скрывалась невозможность сказать что-то сущностное, способное вскрыть реальность, как отмычка замок.
В прощальной картине Шукшина сошлось многое из того, что редко уживается в постсоветском кино в одном кадре. Драма на разрыв аорты и домотканный китч, каким сегодня представляется и кровавая пятерня на русской березке (скомпрометировано глянцевым патриотизмом). Густая, насыщенная готовыми цитатами речь, избегающая участи панчлайна, самодовольства точностью. При всей словесной мастеровитости «Калина» не чурается говорить изображением: камера Анатолия Заболоцкого бьется как сердце, то терроризируя зрителями бесконечными наездами (так выделяется, например, портрет «Неизвестной» кисти Крамского, который носит на груди Байкалова-Шукшина), то замирает где-то в углу, давая панораму – полноводной реки, полей, избы с иконами деревенских лиц. Вместе с тем это вычурно изобразительная картина, отсылающая и к живописи Кандинского, и к аляповатости советских плакатов и стягов, а на самом деле глубже – к пестрым лубочным изображениям (не случайно в кадре постоянно встречаются сказочные мотивы: богатыри, ухвативший за бороду Черномора Руслан и так далее). Шукшин, снимавший большей частью в черно-белом формате, снайперски высветил яркость отечественной визуальной культуры, которая с годами потонула в пыльности, будничности, серости (и едва-едва она перерождается в нео-лубочных лентах нового времени). История страны рассыпана в кадре мириадами фразочек и действий: от песнопений до разговоров о белом движении. Здесь нет залихватской антитезы прошлого/настоящего правильного и не очень. История, как срок, остается пометками в паспорте.
Задним числом хочется заметить, что это кино, которое мы не то чтобы потеряли (до сих пор принято плакать по якобы исключительно великому советскому киноискусству), но которое так и не приобрели. Кино, чей нерв не только в сочных цветах, операторских припадках, хлестких репликах, удушающей драме, но в по-настоящему универсальной трагедии достоинства. Горе прибывает в советскую деревню будто из зазеркалья (отсюда прозвище-перевертыш к имени Егор), и оказывается в плену, как бы сейчас сказали, социальных стереотипов.
Про жителей фильма вообще известны малозначительные в глобальном смысле подробности: порядочный или ворюга (раз сидел, значит, есть за что; значит, клеймо навсегда), красный или белый, служил или нет, городский или деревенский, есть деньги или на мели (так, Горе покупает с потрохами уважение ресторана, но не может купить любовь – все «девочки с персиками» не вызывают в нем волнения). Эта коммуникативная чужеродность, исследовавшаяся в XX веке, например, Антониони, никуда не делась, даже усугубилась, но приняла формат более уютного междусобойчика: страдают от неприкаянности люди творческие, бороздят взглядом стены и рекламные щиты Москвы бизнесмены, бьется в истерике непонятости молодежь, изредка оказывается на экране человек из народа, который бежит кого-то спасать или с лозунгом «Наворовали» берет в руку ружье и идет на завод.
Сегодня «Калина красная» смотрится как хлопок одной ладони, где дистанция между автором и персонажем то зримо присутствует, то истончается и преодолевается резким наездом камеры. Шукшин смешивает все и вся: все сорта прошлого, все идеологические установки, все народные типажи, как и постановочные кадры с документальными (вещь неновая в 1973-м, и особенно пестуемая сегодня, доведенная до совершенства в феномене постдока).
Примечательно, что в мировом кино «Калина» оставила будто бы больший отпечаток, чем в отечественном. Лубочный китч Шукшина подкупил Райнера Вернера Фассбиндера, который точно также истончал границы, считая, помимо прочего, что разница между полицейским и преступником – чисто номинальная. Не удивительно, что он называл «Калину» среди любимых фильмов. Китайский режиссер Цзя Чжанкэ в прошлом году снял «Пепел – самый чистый белый», в котором угадываются сюжетные и тематические сходства с «Калиной красной», но главная близость – в безысходности финала. В России самопровозглашенный наследник Шукшина Юрий Быков бьет в одну точку, словно вдохновляясь одной фразой («Начальство воровало, а он списывал»), сюжет про любовь по переписке девушки из деревни и зэка недавно вновь ожил на экране в короткометражке «@Жених» Елизаветы Стишовой, но все это фрагменты, отдельные краски.
В то время как тема достоинства, а также полифония представлений и страхов, отзывающихся в современной России каждым заметным культурным событием, каждым резонансным обсуждением и каждым митингом, если и присутствуют в современном кино, то лишь пунктиром. «Умеешь радоваться – радуйся, не умеешь – так сиди», – говорит Горе. Вот режиссеры, способные что-то снять о запутанной современности, и сидят: скепсис стал оппозицией радости, не совместишь два берега.
